Песнь третья. Слава и Падение Жизни.
Теперь его стопы широкий, неровный подъем искушал.
Отвечая на тревожный зов великой Природы
Он пересек границы воплощенного Ума
И вступил в широкие и темные, спорные поля
Где все было сомнительно, изменчиво и ничего уверенного нет,
Мир поиска, труда и без отдохновения.
Как кто-то, кто столкнулся лицом к лицу с Непознанным,
Спрашивающий пустоту, и не дающий ответа,
Привлекся к проблеме нерешенной,
Всегда неуверен в той земле, где ступает,
Всегда влеком к непостоянной цели.
Он путешествовал по землям населенным сомнениями
В ограничениях зыбких, на тряском основании.
И впереди он видел недосягаемую прежде границу
И думал, что с каждым шагом становится все ближе, -
Горизонт миража, далеко отступающий.
Скитание было там, что дома не имеет,
Путешествия несчетные, пути без завершения.
Ни в чем удовлетворение сердце не нашло;
Блуждания безустанные искали и прекратиться не могли.
Там жизнь – есть манифест Неисчислимого,
Движение неспокойных океанов,
Духа смелый, затяжной прыжок в Пространство,
В Покое вечном вызвал сбой,
И импульс страсти в Бесконечном.
Ее причудливая воля, принимала всевозможные формы;
Ограничений избегая застывших форм
Проверенных, знакомых, безопасных, она оставила.
Не сдерживаемая страхом, что сквозь Время проходит,
Не устрашенная шпорами судьбы, и Случая пружиной,
Она принимает бедствие, как общий риск;
Не думая о страдании, невзирая на грех и падение,
Она сражается с опасностью и исследует
Нераскрытые пространства души.
Что кажется лишь экспериментом долгим,
Рискованным поиском невежественной Силы
Что испытывает все истины и не находит высшей,
И движима неудовлетворенностью, и не уверена в своем конце.
Как видел нечто внутренний ум, так жизнь формировалась:
И шла она от мысли к мысли, из фазы к фазе.
И мучилась от своей собственной силы иль гордости, благословения,
Сейчас сама себе хозяйка, сейчас – игрушка и рабыня.
Огромное непостоянство было законом ее действий,
Как если б все возможности должны были иссякнуть,
Страдания и экстаз забавой сердца были.
В галопе, стуке громовом копыт превратностей
Она неслась сквозь ипподромы Обстоятельств,
Или колеблясь, она металась меж высотой и глубиной,
Вознесена или раздавлена, Времени непостоянным колесом.
Среди скучного ползания бесцветных желаний
Она извивалась, червь среди червей в грязи Природы,
Затем, выросши в Титана, всю землю взяла для еды,
Укрывшись океанами, короновавшись звездами
И крича, шагает от вершины к вершине гигантской,
Завоевания мира требуя и власти.
Затем влюбленная распутно в лицо Печали,
В глубины страданий она погрузилась
И в нем погрязнув, цеплялась за несчастие свое.
В печали, преобразуя свою растраченную суть
Она писала счет всему, что потеряла,
Или сидела с горем, как со своим старым другом.
Но истощился вскоре шумный восторг игры,
Иль задержалась она, скованная неадекватной радостью
Пропуская поворот судьбы, упуская жизни цель.
Спланирована была сцена для всех ее неисчислимых настроений
Где каждое могло быть законом или дорогой жизни,
Но чистого счастья никто не мог предложить;
Позади оставляя лишь трепещущий привкус
Или желания яростные, что к усталости мертвой ведут.
Среди ее стремительных и несказанных вариаций
Нечто осталось недовольным, когда прежнее
В новом, виделось старое лицо;
Каждый час повторял вновь все то же,
И в каждой перемене неловкость та же самая хранилась.
И дух ее сути и неуверенная цель,
Устала вскоре от слишком многих радостей и счастья,
Она нуждалась в побуждении удовольствия и боли
Привычном вкусе страдания и беспокойства:
Она к концу тянулась, что никогда завоевать не смела.
Порочный вкус губ вожделеющих преследует ее:
Она рыдает в горе, которое пришло от ее собственного шага,
По удовольствию тоскует, что ранами терзает ее грудь;
И к небесам стремясь, она по направлению к аду стопы направляла.
Она случайность выбирает и опасность как партнеров по игре;
Судьбы ужасное качание она берет как колыбель свою и место.
Но все же чисто и светло было ее рождение из Безвременья,
Мира восторг, потерянный, в ее глазах продлился,
И настроения ее, есть лики Бесконечности:
Краса и счастье есть ее исконные права,
И бесконечное Блаженство ее дом родной.
Лик радости старинный, теперь так был проявлен,
Внезапное раскрытие сердцу горя
Искушающего все это выносить, надеяться и ждать.
Даже в изменчивых мирах лишенное покоя,
В атмосфере наполненной опасениями и страхом
И когда его стопы ступали на почву ненадежную,
Он видел образ состояния более счастливый.
В архитектуре священного Пространства
Кружа, взбираясь на творения вершины,
На голубых высотах, что никогда не слишком высоки
Для единения теплого души и тела,
Далекого как небо, и близкого так, как мысль близка, надежда,
Мерцало королевство беспечальной жизнью.
Над ним под новым поднебесным сводом
Отличным от того, что смертные глаза хранили,
Как на украшенной обители богов
В архипелаге смеха и огня,
Плыли звезды отдельные в пульсации небесных морей.
Возвышалась спираль магическими кольцами живых оттенков
И сферы мерцающие странного счастья
Сквозь расстояния протекали, подобно символическому миру.
В тревоге и работе той участия не принимали,
В несчастье они не были подмогой,
Непроницаемы для жизненных страданий, горя и борьбы
И незапятнанные этой ненавистью, яростью и мраком,
Недвижны, не затронуты ничем, смотрящие вниз великих, зримых планов
Блаженны навсегда в своих правах извечных.
Поглощены своею красотой и содержанием,
Своей бессмертной радостью они уверенно живут.
В себе замкнувшись, погрузившись в славу собственного «Я»,
Пылающие, они плыли в смутной, искристой дымке,
В вечном убежище светлой мечты,
Туманности великолепия богов,
Что размышлениями вечности сотворены.
Почти невероятны для веры человека,
Они с трудом казались содержанием существующих вещей.
Как сквозь магический, телевизионный глаз
Очерчены для некоего внутреннего взора волшебного,
Они светили, словно образы, посланные с далекой сцены
Слишком высоки и счастливы, для созерцания смертных век.
Но близки, и реальны для стремления сердца
И для телесных страстных чувств и мыслей
Есть королевства скрытой, счастливой красоты.
В какой области закрытой и для нас недостижимой, но все же ощутимой.
Невосприимчивы к жестокой хватке Времени и Смерти,
Убегая от происков желания и печали,
В высоты безопасные, блестящего очарования
В блаженстве утонувшие навеки.
В мечтах и транса размышлениях, пред нашими глазами,
Пересекая поле тонкое внутреннего зрения,
Восторженный, широкий пейзаж мелькнул,
Прошли фигуры королевства совершенного
И за собой оставили в памяти блестящий след.
Воображаемые сцены или великие и вечные миры,
Ловушка для мечты иль чувств, глубинами своими сердец наших касаясь;
Кажутся эфемерными, но все же более реальные, чем жизнь,
Счастливее чем счастье, правдивее, чем истинные вещи,
Если б эти мечты иль образы были бы достижимы
Истина грезы сделала б фальшивыми реальности земные.
В стремительном, вечном моменте там замирала жизнь
Или всегда возвращалась на зов к тоскующим глазам
Спокойных небес нерушимого Света,
Освещавшего континенты фиолетового покоя,
Океаны и реки радости Бога
Беспечальные страны под солнцем пурпурным.
Однажды так звезда, сиявшая идеей отдаленной
Или воображения, кометный след мечты,
Приняло ныне закрытую форму реальности.
Пролив между мечтою – истиною и фактом – землею, был пересечен,
Чудо – Мир жизни грезою более не был;
Видение его, все собственностью сделало своей, все то, что ранее они раскрыли:
Их сцены, их события, встречали его глаза и сердце
И поражали их блаженством чистым, наполненным любовью.
Высокая, лишенная дыхания область к себе его взор притянула
Что высилась, в небе гранича с «Я»
И погрузилась к странному, основания эфирному.
Светящаяся квинтэссенция высшего восторга Жизни.
На духовной, мистичной вершине
Лишь чуда преображающая линия
Отделяла жизнь от Бесконечности лишенной формы
И Времени приют давала против Вечности.
Из той бесформенной субстанции, чеканит Время свои формы;
И Вечности покой хранит космическое действо:
Изменчивые образы Силы мировой
Ту силу быть, черпают, волю продлевают
Из океана подвижного покоя.
Духовную вершину обращая к жизни,
Она растрачивает Единого пластичные свободы
Чтобы в делах свои капризы, грезы воплотить,
Зов мудрости его – опора ее стоп беспечных,
Он подпирает ее танец жестким основанием,
Его безвременье все так же неизменно
Ее творение чудесное должно прийти к его стандарту.
Из пустоты невидящих энергий
Изобретая сцену конкретной вселенной,
В ритме своем, в своих слепых деяниях, она руководима мыслями его
Ее видение – проблеск его всезнающего Света.
Воля ее ведет непостижимое сверхумственное нисхождение
Руководящее усилием ее, что чувствует, но знать не может,
Своим дыханием мощным он контролирует ее беспокойный океан
И жизнь подчинена главенствующей Идее.
Волей ее ведомый, Имманентностью светящейся
Опасный, экспериментирующий Ум
Толкнул на путь, сквозь смутные возможности
Случайных образований незнающего мира.
Незнание человеческое, по направлению к истине идет
И все ведающим может стать,
Формы инстинктов, обратив к мыслям божественным,
Бессмертный взор – для мысли дом надежный
И подъем природы к божественному тождеству.
Хозяин всех миров, он добровольный раб ее
Ее фантазий исполнитель:
Она стала каналом для океана всемогущества;
И берега творит, своим законом Безграничности.
Бессмертный обязал себя, чтобы ее работу делать;
Он трудится в кругу ее Невежества забот,
Под плащом нашей тленности укрывшись.
Миры теряют свой исток в невидимых высотах
Творимые, ее фантазией божественной:
И даже отделенные, от своего источника вневременного,
Во тьме блуждающие, искажены, прокляты и падшие, -
Поскольку даже падение имеет свой извращенный вкус
Она не пропускает ничего, чтобы могло служить тому восторгу, -
Они ведь так же могут вершины возвратить иль здесь
Ограничить приговор падения духа,
Восстановить свою утраченную святость.
В размахе вечном, видением своим сразу поймал
Он ее гордость, зрел великолепие высокородного происхождения
И области ее скрывающиеся в глубинах нижних.
Вверху была монархия непоколебимой самости,
Внизу был мрачный транс пучины,
Напротив полюс или смутный антипод.
Просторы славные там были абсолютной жизни:
Смеялось все там, в безопасности не смертной
Вечном ребячестве души
Пред темнотой пришла и боль, и горе было рождено
Где все могло решиться быть одиноко и само,
В безгрешной невинности Мудрость играла,
Со Свободой обнаженной в счастливом солнце Истины.
Там были миры ее иронии ужасной, ее смеха,
Там были поля трудов ее вкуса, слез и борьбы;
И голова легла на грудь влюбленной Смерти,
Сон имитировала в умирании покоя.
Свет Бога отделила от темноты его
Чтоб испытать особый вкус чистой противоположности.
Здесь, в сердце человека, смешивая оттенки и цвета
В существовании его соткали изменчивый узор.
Его жизни, пульсирующей в потоке Времени,
Его природы постоянство, застывшей подвижности,
Его души движущийся кадр, изменчивого фильма.
Его индивидуальности космический хаос.
Великая, творящая, с ее таинственным касанием
Обернула к пафосу и силе сон самости существования,
И сделала страстной игрой мистерии бездонной.
Но были здесь миры на пол пути подняты к раю.
Уже вуаль была там, но не Темная стена;
В формах, уже не столь далеких от человеческого понимания
Некая страсть не тронутой чистоты
Пробивалась, луч изначального Блаженства.
И радости небесные могли б земными быть, если б земля была чиста.
Божественностью затронутые чувства и сердца наши могли достичь
Какой то запредельной яркой, радости,
Какой то вибрации Абсолютной Сверхприроды:
И все могущества могли смеяться и соревноваться на земных дорогах трудных
И никогда не чувствовать жестокой боли острие,
И вся любовь могла играть – в помине нет природного стыда.
Но при дворе Материи она расположила свои мечты
И все еще закрыты ее двери к возвышенным вещам.
Эти миры могли почувствовать дыхание Бога на своих вершинах;
Какое то мерцание одеяния Трансцендентного присутствовало там.
Пересекая тишину молочную, извечную
Бессмертные фигуры воплощенной радости
Смотрели на широкие пространства возле сна Вечности.
Мистичный чистый голос, в блаженной тишине
Взывал к Любви, сладостной и непорочной,
Чтобы своим прикосновением медовым, заставить мир затрепетать,
Блаженными объятиями схватить Природу,
И сладкой, нетерпимой, мощью единения
Взять все существование в свои спасительные руки,
Склоняя к жалости его мятеж и беспризорность
Навязывая счастье отвергнутое ими.
Пение свадебное невидимому Божеству,
Рапсодия пылающая, белого желания
Соблазняла бессмертную музыку в сердце
И пробуждала экстаза дремлющий слух.
И в доме этом чувства острее, чище были,
И неземные руки могли хранить огонь желания;
Кто-то привлек просторное, освобожденное дыхание
В ритме восторга сердце ускорило свои удары.
И голос Времени пел песню радости Бессмертия.
На крыльях экстаза мгновения прилетали
Лиричных слез и вдохновения,
Краса немыслимая шла небесно-обнаженная
Освобожденная от ограничений в просторах грез;
Крик Чудо – Птицы воззвал из тех небес
К бессмертному народу – опоре Света.
Творение выпрыгнуло прямо из рук Бога
Восторг и чудо бродили в тех путях.
Существовать – уже было восторгом высшим,
Жизнь – души счастливым смехом
И Радость была королем, а Любовь – министром.
Сияние духа было там воплощено.
А Жизни оппоненты были любовными друзьями
И крайности ее – гармонии острыми краями:
Прощение с предложением чистоты пришло
И на груди материнской баюкало Бога:
Там слабых не было, там фальшь не может жить;
Невежество было лишь тонкой пленкой, защищавшей свет,
Воображение – свободной волей Истины,
И удовольствие – кандидат для небесного огня;
Был интеллект поклонником Красы,
И Мощь была рабом спокойного, духовного закона,
Власть положила голову на грудь Блаженства.
Непостижимая вершина славы там
Автономией Мудрости была, себе законом неподвижным,
Ожидания высшие от ее девственного солнца,
Просвещенные теократии прозревшей души
Короновались силой Трансцендентального луча.
Великолепие видения, могущество мечты
В сиянии солнца, освещенных королевствах, двигались торжественной походкой;
Сенат богов, наполненный собрался,
И жизненные силы господствовали на местах воли мраморной,
Высокое господство, автократия
И лавры силы, могущество непререкаемое,
Объекты все там были величавы и прекрасны,
Все существа несли печать там силы королевской.
Там олигархии сидели природного Закона.
И гордые, буйные головы служили одним спокойным бровям монаршим:
Черты божественной осанки обрели все души.
В интимности горячей и взаимной,
Там радость повелителя встречалась с радостью слуги
Навязанной Любовью в сердце Любви что повинуется
Тело Любви замерло в ярме восторга.
И было все игрой и встречей царственностей,
И для служения восстают склоненные могущества поклонников.
Вручая Богу гордости, блаженства, души восхищенные свои:
Правитель тот, один со всеми вместе правит;
Тому, кто служит с открытым и спокойным сердцем
Повиновение – княжеский урок Его,
Его благородная корона и привилегия,
Его вера – высокий диалект природный,
Его служение – духовный суверенитет.
Там были области, где Знание объединяется с творческою Мощью
В ее высоком доме и делает ее своей:
Великий Просветитель, конечности мерцающие, он осветил объятиями своими
Наполнил их лучами своей страсти,
Все ее тело было его прозрачным домом
И вся ее душа – аналогом его души.
Апофеозом преображения, мудрости прикосновением,
Сияющим жертвоприношением стали ее дни,
Бессмертный мотылек в радости и в бесконечном пламени,
Она горела в его сладостном, огне невыносимом.
С завоевателем обвенчанная, пленница Жизни.
В его широком небе, она заново отстраивала мир свой;
Она дала скорость машины спокойному ритму ума,
Чтоб мысль жила необходимостью видения души,
Существование побудить знать и видеть.
Его величие ее очаровало, ее могущества цеплялись за него;
Она короновала королевскую Идею, в пурпурных одеяниях,
Она взяла волшебный змеевидный жезл хваткою мысли,
И формы его внутреннего видения орнаментом ритмичным расписала
Ее дела – живое тело его воли.
Пылающий рев, создатель вспышки,
Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;
Мощный галоп кентавра Бога проносил.
Жизнь вместе с Разумом взошла на трон, двойным могуществом.
Миры там были счастья великого, были и мрачные миры
Дела окрашены мечтой, смех – мыслями,
И своего желания могла дождаться страсть
Пока не скажет слух о приближении Бога.
И были там миры радости и детского веселья;
Беспечной юности ума и сердца
В теле нашли небесный инструмент;
Свой разожгли золотистый ореол вокруг желания
В конечностях священное животное освободили
Для божественной игры Любви, Блаженства, Красоты.
И на лучистой почве, что пристально глядел в небесную улыбку
Жизненный импульс быстрый не ограничивался, и не тормозил
Не ведал он усталости, и были счастливы те слезы.
Работа там была игрой, игра – единственной работой.
Задания райские – игра божественных возможностей:
Извечно чистая, вакханалия небесная,
Неудержима слабостью, как в смертных рамках
Жизнь была настроением вечного восторга:
И старость никогда не приходила, заботы никогда лицо не омрачали.
Влияя на безопасность звезд,
Гонка и смех бессмертных сил,
Обнаженные Божественные дети, резвились на игровой площадке,
Поражая ветер, великолепием и скоростью;
Приятелями делая своими шторм и солнце,
Соревнуясь с белогривым, волнующимся океаном,
Дистанцию убивая, до смерти растоптав колесами своими
Боролись на арене своих сил.
Своим сиянием повелевая, наподобие солнц
Они разжигали небеса славой своих рук
Разбрасывая, как божественную щедрость миру.
Настойчиво объясняя сердцу, совершенство восторга,
Несли гордость и господство своего очарования
Как знамя жизни на дорогах Космоса.
Соратниками светоносными души идеи были;
Речами ум играл, бросая мыслей стрелы,
И чтобы знать, нуждался он не в этом трудном инструменте;
Знание было времяпровождением Природы, словно отдых,
И свежим, сияющим сердечным лучом облеченное,
Раннего Бога – инстинкта, ребенок - наследник,
Арендует у Вечности Время
И все еще дрожа, первым, творческим блаженством,
Они существование впитывали в юности своей души.
Изысканная и неистовая тирания,
И принуждение воли к удовольствиям мощное
Льет, улыбаясь, счастье сквозь миры.
Дыхание там царит высокой неподвижности,
Удачливой походкой дни в спокойной атмосфере,
Наводнили Вселенную любовью, и покоем.
Суверенитет неутомимости сладостно жил
Как песня удовольствия на Времени губах.
Спонтанный порядок обширный волю освободил,
Как солнце искренний полет души к блаженству,
Величие и широта не скованного действия
Свобода золотая, быстрого сердечного огня.
Там не было фальши от отдаления души,
Не проходило искажения слов и мыслей
Чтобы у творения истину исконную отнять;
Все было истинным и естественным усилием.
Свобода там была правилом единственным, законом высочайшим.
В счастливой серии восхождений иль погружений в тех мирах:
В края любопытства, красоты и удивления,
В великолепия поля и в титанические силы,
Играла жизнь непринужденно с желаниями огромными своими,
Без паузы, она могла Эдемов тысячи построить,
Не ограничен был величия и милостей набор
Ее небесных вариаций.
И пробужденная с плачем неисчислимых душ,
Возникших из груди глубокой бесконечности,
Улыбалась, как новорожденное дитя, в любви, надежде,
В ее природе Нетленного обитала сила,
В груди своей Волю вечную несла,
Она не нуждалась в руководстве, но в сердце лучезарном:
Падением Бог не обесценил ее стопы;
Ночь чуждая не наступила, чтоб ослепить ее глаза.
Там не была задействована арена принуждения или ограда;
И действие каждое было радостью и совершенством.
Безудержна в своей фантазии быстрых настроениях
И в многоцветном бунте своего ума,
Инициирована божественными и могучими мечтами,
Магический строитель неисчислимых форм
Исследовал особенности ритмов Бога,
Из волн которого, она соткала свой удивительный, волшебный танец,
Диониская богиня восторга,
Творческого экстаза вакханка.
Он видел этот мир блаженства, и зов почувствовал его,
Но он нашел не к удовольствиям вход;
Через сознания пролив, где не было моста.
Еще темнее воздух окружил душу его,
Связанный с образом неспокойной жизни.
Вопреки разума стремлению и ожиданию чувств,
Печальной мысли, что прежним, серым опытом научена,
И зрению, замутненному заботой, сожалениями и сном
Казалось все это всего лишь яркой, вожделенной грезой
Задуманной в стремлении отдаленном сердца
Или кого-то, кто под тенью земной боли ходит.
Хотя однажды, он ощутил объятия Вечности,
Так близко к страдающим мирам своей живой природы,
И там, где он стоял, было явление Ночи.
Едва-едва, так стиснуто заботой мира,
Могла тяжелая, плотная форма, что сделана для нашего существования
Вернуться к радости беспримесной для радости, свету для чистого света.
И для своих мучений воли, чтобы жить и думать,
Сначала к смешанной боли и удовольствию разбуженная
И неподвижная, все еще хранит привычку своего рождения:
Зловещая двойственность – наш способ бытия.
В незрелых началах этого тленного мира
Жизнь была ни сердечным желанием, и не игрой ума.
Когда в бессознательном пространстве была земля сотворена
Ничто не было спасено кроме материальной сцены,
Отождествленным с морем, небом или камнем
Ее юные боги тосковали по парению душ
В предметах спящие, безжизненные, смутные.
В необитаемом великолепии, и в этой обнаженной красоте
В безмолвии полном, среди неслышных звуков,
Тяжелым был груз разобщенности
Бога в мире, что не имеет нужд;
И некому там было чувствовать, иль получать.
Сплошная масса, которая не выносила биение чувства
И не могла вместить, их творческий простор стремления;
Не погруженный боле, в гармонию Материи,
Дух потерял покой первоначальный.
В беззаботном трансе, нащупывал источник зрения,
Страстью пылал к перемещениям сознательного сердца,
И голодая по радости, любви, речам и мыслям,
В немом, бесчувственном колесе дней и ночей
Томился по ударам тоски и сожаления ответам.
Уравновешенное несознание было потрясено прикосновением,
Интуитивной Тишины с вибрацией имени,
Они взывали к Жизни, и призывали вторгнуться в бесчувственную форму
В объектах этих грубых, божественность пробудить.
Был слышен голос в немом кружении Земли,
Ропот, стенания в беззвучной Пустоте.
И казалось, что дышало бытие, где прежде не бывал никто;
Что-то было заперто в мертвых, бесчувственных глубинах
Чему в сознательном существовании отказано, потеряно для радости,
Вернулся, как кто-то спящий с незапамятных времен.
Осознающий реальность погребения своего,
И вспоминающий забытого себя, свои права,
Он тосковал о том, чтоб знать, наслаждаться, жить, стремиться.
Жизнь зов услышала и свой исконный свет оставила.
Из своего великолепного, сияющего мира изливаясь
В жесткий клубок или раскинувшееся смертное Пространство,
Здесь тоже великокрылый, грациозный Ангел проливал
Ее великолепие, быстроту и ее блаженство,
Надеялся светлой радостью наполнить новый мир.
Как приходит богиня к смертного груди
И ощущает дни его объятьями своими,
Она склонилась, чтобы сотворить свой дом в сферах преходящих;
В чреве Материи она зажгла огонь Бессмертия,
В бесчувственных пустотах пробуждала мысли и надежду,
Ее очарованием и красотой были поражены и нерв и плоть
Усилился восторг в земных не чувствующих рамках.
Живое, одетое деревьями, травами, цветами
Коричневое, тело Земли улыбалось небесам.
Лазурь лазури отвечала в смехе океана;
Создания новые, чувствующие, заполнили незримые глубины,
И слава жизни, быстрота бежали в красоте зверей,
Решился человек и думал и встречал душой своею мир.
Но прежде чем пойти своим путем, волшебное дыхание
Оставило свой дар, что мог достигнуть закованных сердец,
Темное, неясное Присутствие вопрошало все.
Та тайная воля, что непосредственно Ночь облачает
И предлагает духу испытание тяжкое плотью,
Навязывая мистическую маску смерти и боли.
И ныне сосланная, в долгого страдания годы
Чудесный, окрыленный путник
Счастливей состояние свое не может вспомнить боле,
Но должно подчиниться инертному закону Бессознания,
Бесчувственному основанию мира
В котором, ограничения слепые наложены на красоту
А радость и печаль, между собой борясь, живут и дружат.
Ужасное, неясное безмолвие упало на нее;
И упразднило ее влияние тонкое, духовное,
Убило ее блага, и детское, божественное счастье,
И вся ее слава обернулась в ничто,
А вся ее сладость - в увечное желание.
Здесь удел жизни – смерть кормить своим трудом.
Так, завуалирована была ее нетленность, что она казалась
Сознанием, нанесенным на бессознательные вещи,
И в смерти вечной эпизод,
Миф бытия, что должен смолкнуть навсегда.
Такой была мистерия зла в этой перемене.
Конец третьей песни. Второй книги.
|
