Книга пятая.
Песнь вторая. Сатьяван.
Она запомнила все в этот день судьбоносный,
Дорогу, что не рисковала во впечатляющих глубинах,
Но поворачивала прочь, чтоб избежать человеческих домов,
Первозданное в своей монотонности мощной,
Утро, подобно блестящему провидцу свыше,
Страсти вершин терялась в небесах,
Титанический ропот бесконечных лесов.
Словно радости створка ворот была там,
Вращалась с безгласным намеком и магическим знаком,
На окраине неведомого мира,
Ложилась дуга отступающая, поддерживающая солнце,
Кущи странных цветов, словно глаза пристальные нимф,
Выглядывали их своих тайников в открытое пространство,
Ветви шепчущие неизменности света,
Давали прибежище неясному и закрытому счастью,
И неторопливый, непостоянный, обращенный в низу бриз,
Бежал подобный вздоху скользящему счастья,
Над сонными травами, украшенными зеленью и золотом.
В груди уединенности лесной, скрытые,
Среди листвы взвали голоса обитателей,
Сладкие подобно увлеченному желанию и незримые,
Крик, отвечающий низкому, настойчивому крику.
Позади спали немые, изумрудные дали,
Пристанище страстной Природы, завуалированное, отрицающее
Все, кроме своего собственного взгляда потерянного и дикого.
Земля в этом прекрасном прибежище свободна от забот,
Мурлыкала душе песню силы и мира.
Один лишь след там был походки человека:
Единственный путь, устремлялся подобно тонкой стреле
В эту грудь жизни обширной и тайной,
Пронзая эту огромную грезу одиночества.
Здесь впервые встретила она, на земле ненадежной,
Единственного, для кого ее сердце пришло так далеко.
Как может душа на фоне окружения Природы,
Встать на мгновение в доме сна,
Созданном пылким дыханием жизни.
Так он появился на окраине леса,
Остановившись меж рельефом зеленым и золотым лучом.
Словно оружие живого Света,
Прямой и высокий, подобно копью Бога,
Его фигура возглавляла великолепие утра.
Благородный и чистый, как широкое, мирное небо
Ликом мудрости молодой был его лоб;
Свободы властная краса была в изгибах его членов,
Радость жизни была в его открытом лице.
Его взгляд был широким рассветом богов,
Его голова – юного Риши, прикосновение света,
Его тело – телом возлюбленного и царя.
В великолепии зари его силы,
Возведенной подобно движущейся статуе восторга,
Он освещал границу страницы лесной.
Из невежественного, страстного труда годов,
Он пришел, покинув шумную драму человека,
Ведомый мудростью враждебного Рока,
Чтоб встретить древнюю Матерь в ее рощах.
Он вырос в ее божественном общении,
Дитя, взлелеянное одиночеством и красотой,
Наследник уединенном мудрости веков,
Брат солнечного света и неба,
Странник общающийся с бездной и с запредельным.
Знаток Вед, неписаной книги,
Внимательно вчитывающийся в мистическое писание ее форм,
Он уловил ее священное значение,
Узнавал ее огромное воображение, замкнутое в сферы,
Учился у возвышающих ручьев и леса,
И голосов солнца и звезд и пламени,
И воспевания волшебных певцов на ветвях,
И бессловесному учению четырехногих существ.
Поддерживаемый в самонадеянных шагах ее неторопливыми, великими руками,
Он склонялся под ее влиянием, подобно цветку под дождем,
И, подобный цветку и дереву естественно рос,
Расширяясь с прикосновением ее формирующих часов.
Господство свободных натур ему принадлежало
Их восхождение радости и покою просторному;
Единый с единственным Духом, обитавшим во всем,.
Он возложил переживание к стопам Божества;
Его ум был открыт к ее уму бесконечному,
Его деяния были ритмом, созвучным ее силе изначальной;
Он подчинил ее мыслям, свои смертные мысли.
Этот день повернул его от привычных путей;
Ибо Единственный, тот, кто знает ношу каждого момента,
Может двигаться во всех наших намерениях или шагах беззаботных,
На его стопы положил предназначения чары,
И потянул его к краю цветущего леса.
Сначала ее блеск, что принял жизни миллионы форм
Беспристрастно, чтоб заселить свое сокровище – дом,
Вместе с небом и цветком, и горой, и звездой,
Охотнее пребывал в сияющих, сценах гармоничных.
Он видел зеленое золото дремлющей поляны,
Волнующиеся травы в неторопливой походке ветра,
Ветви, не оставляемые в покое зовом диких птиц.
К Природе пробужденного, но еще не уловившего жизнь,
Страстно жаждующего заключенного, из Бесконечности,
Бессмертного борца, в своем доме смертельном,
Эту гордость и власть, страсть Бога сражающегося,
Он видел этот образ в завуалированом божестве,
Это мыслящий хозяин земного творения,
Это конечный результат звездной красоты,
Но видел только как ясные и обычные формы,
В которых дух – искусник не нуждается в своей работе,
И откладывал в кладовые темные памяти.
Взгляд, поворот, решают наш неуравновешенный рок.
Так, в час, который сконцентрировал ее всю,
Блуждая, не оповещенная, медлительным, поверхностным умом,
Разведчиком небрежным под ее покрывающими веками,
Любовалась красотой безразличной и не заботилась о том,
Чтоб пробудить дух тела своего к этому царю.
Так она пройти могла по случайным дорогам невежества,
Упуская зов Неба, теряя жизни цель,
Но бог в это время прикоснулся к ее сознательной душе.
Ее видение установилось, уловило – и все было изменено.
Сначала ее ум обитал в грезах идеальных,
Теми преобразователями интимные знаков земных,
Что делают известные вещи намеками невидимых сфер.
И увидела в нем гения этого места,
Фигуру символическую, стоящую посреди сцены земной,
Царя жизни, очерченного в воздухе нежном.
Но все же это было мечтой мгновения,
Ибо внезапно сердце ее взглянуло на него,
Используя взор страстный, с которым мысль не может сравниться,
И ближе познало его, чем свои собственные ближайшие струны.
В мгновение все поразилось, и было уловлено,
Все лежало обернутое в бессознательный экстаз,
Иль под цветными веками воображения,
Держалось в зеркале обширном грезы,
Вперед прорвалось в пламя, чтоб мир переделать,
В этом пламени она к новым вещам была рождена,
Волнение тайное поднялось из ее глубин;
Словно подстегнутая, выпрямившись от беспечного сна,
Жизнь побежала взглянуть изо всех ворот чувств:
Неясные мысли и радость в лунном тумане небес,
Чувства, как при рождении вселенной,
Пронеслись сквозь суматоху пространства ее груди,
И вторглись толпою богов золотых:
Поднимаясь к гимну чуда жрецов,
Ее душа широко двери распахнула к новому солнцу.
Работала алхимия, преобразование пришло;
Отправленный лик был обработан чарами Господа.
В безымянном свете двух приближающихся глаз.
Стремительный и судьбоносный поворот ее дней,
Явился и простерся к блеску неведомых миров.
Затем, мистическим толчком ее сердце содрогнулось,
Шевельнулось в груди и вскричало, словно птица,
Которая друга своего слышит на соседствующей ветке.
Стук быстрых копыт прекратился, огромные колеса запнулись;
Колесница встала, как пойманный ветер.
И Сатьяван выглянул из дверей своей души,
И ощутил очарование ее мелодичного голоса,
Наполнявшего его юности пурпурный круг и выносил
Призрачное чудо совершенного лица.
Покоренный медом, странного цветка – рта,
Привязанный к духовному пространству, открывающемуся вокруг лба,
Он повернулся к видению, как море к луне,
И испытавший грезу красоты и изменения,
Открыл ореол вокруг головы смертного,
И преклонился перед новым божеством в вещах.
Его природа само ограниченная разрушилась словно в огне;
Его жизнь, в жизнь иную взята была.
Великолепные идолы его мозга,
Распростертые пали из этих ярких достаточностей,
Как от прикосновения бесконечности новой,
Что поклоняться божеству более великому, чем собственное.
Неведомая, повелительная сила его к ней притянула.
Изумляясь, он шел по золотому газону:
Взгляд встретил близкий взор, и в объятия видения схватил.
Там облик был благородный, величественный и спокойный,
Как будто окруженный сиянием раздумий,
Пядь, дуга медитирующего света,
Как словно через некий тайный нимб была полу видима;
Ее внутреннее зрение еще помнящее, знало,
Лоб, корону несущий всего ее прошлого,
Два глаза, ее постоянные и вечные звезды,
Товарищи и суверены глаза, что претендовали на душу,
Веки, знакомые сквозь многие жизни, огромные рамки любви.
Он встретил в ее внимании взор своего грядущего,
Обещание и присутствие и огонь,
Видел воплощение грех эпохальных,
Мистерию восторга для которого стремления все
В этом мире смертности краткой,
Сотворенное в материальной форме его очень личное.
Эта фигура золотая, данная ему в объятия.
В груди своей скрывала от всех его целей,
Чары, чтоб принести блаженство Бессмертного на землю,
Чтоб обручить истину небес с нашими смертными мыслями,
Чтобы поднять сердца земные ближе к солнцу Вечного.
В этих душах сейчас, здесь воплотившихся,
Любовь вниз принесла силу из вечности,
Чтобы из жизни сделать новую, не умирающую основу.
Волной вздымалась его страсть из бездонных глубин;
Метнулась к земле из забытых, далеких высот,
Но сохранила свою природу бесконечности.
На молчаливой груди этой забывчивой земли,
Хотя и кажемся мы существами незнакомыми при встрече,
Наши жизни друг другу не чужды, соединяемся не как посторонние,
Движимые один к другому силой беспричинной.
Душа распознать может душу ей отвечающую,
Пересекая разделяющее Время по дорогам жизни,
Постигшая, закутанная странница, оборачиваясь, обретает вновь
Знакомое великолепие в неведомом лице,
И прикасалась предостерегающим пальцем быстрой любви
Снова трепещет в радости бессмертной,
Неся тело смертное к восторгу.
Внутренняя Сила, которая знает за пределами знаний наших,
Мы более велики, чем наши мысли,
И иногда земля открывается здесь нашему зрению.
Жить, любить – это особенности бесконечных вещей,
Любовь является славой из вечности сфер. ( в этом отрывке, в оригинале Любовь употреблено в муж. роде – his, he)
Униженная, обезображенная, осмеянная низкими силами,
Что крадут ее имя и форму, и экстаз,
Она все еще божество, которое все может изменить.
Мистерия пробуждается в нашем несознательном веществе,
Блаженство рождено, что может переделать нашу жизнь.
В нас любовь обитает, словно цветок нераскрывшийся,
Дожидаясь стремительного момента души,
Или скитается в своем очаровательном сне, среди вещей и мыслей;
Бог – дитя, в игре ищет себя,
Во многих сердцах и умах и формах живущих:
Он медлит, ждет знака, который сможет узнать,
И когда знак приходит, пробуждается к голосу слепо,
Прикосновению, взгляду и выражению лица.
Его инструмент – неясный, материальный ум,
Небесной интуицией, ныне позабытой становится,
Он ловит некий знак внешнего очарования,
Чтобы вел его среди толчеи намеков Природы,
Читает истины небесные в подобии земном,
Образа жаждет во имя божества,
Предвидит бессмертности форм
И принимает тело как скульптуру души.
Любви благоговение, подобно провидцу мистичному,
Сквозь зримое прозревает незримое,
В земном алфавите находит богоподобный смысл;
Но ум думает при этом: «Храни единственного.
Ради которого моя пустая жизнь столько ждала,
Храни нежданного повелителя моих дней.»
Сердце чувствует сердце, члены кричат отвечающим членам;
Все стремится, чтобы объединить в единстве все.
Слишком далеко от Божественного, Любовь ищет правду,
И Жизнь слепа, и инструменты лживы,
И Силы здесь трудятся, чтобы унизить.
Пока еще может видение прийти и радость достижима.
Но редкостна та чаша, что подходит для любви нектарного вина,
Как редок сосуд, что может сохранить рождение Бога;
Душа, через тысячи лет, достигшая готовности,
Это форма живая для Нисхождения всевышнего.
Так узнали друг друга, несмотря на столь чуждые формы.
Хотя неведомы зрению, хотя ум и жизнь
Изменились, чтобы вместить новое значение,
Эти тела сложили поток бесчисленных рождений,
И дух для духа остался тем же самым.
Радостью изумленные, которой ждали так долго,
На своих непохожих путях, возлюбленные встретились,.
Странники сквозь бесконечные равнины Времени,
Притянутые вместе из судьбой ведомых странствий,
В одиночестве замкнутой самости их человеческого прошлого,
К быстрому восторгу грез радости грядущей,
И к неожиданному дару их очей.
К открывающемуся величию взгляда,
Пронизывающая форму, память духа пробудилась в чувстве.
Была разорвана мгла, которая лежала меж двумя жизнями;
Ее сердце приоткрыло вуаль, а он чтобы найти ее обернулся;
Привлеченные как звезда звездой в небесах,.
Они друг другу изумлялись и восторгались,
И влечением сплетались в молчаливом взоре.
Мгновение прошло, что было вечности лучом,
Начался час, матрица нового Времени.
Конец второй песни, книги пятой.
|
