Книга шестая. Книга Судьбы.
Песнь первая. Слово Судьбы.
В молчаливых оковах ограничивающих уровень смертный,
Пересекая широкий простор бриллиантового мира,
Нарада, небесный мудрец из Парадиза,
Пришел, воспевая, сквозь великий и светящийся воздух.
Привлеченный золотом летним земли
Что лежала под ним, подобно пылающей чаше,
Вращающейся на столе Богов,
Словно движимая по кругу незримой рукой,
Чтоб уловить тепло и сияние маленького солнца,
Он проследовал из бессмертных, счастливых путей,
К миру труда и поиска, и горя, и надежды,
К комнатам, где жизнь играет в прятки со смертью.
Через неощутимую границу душевного пространства,
Он проследовал из Ума в материальные вещи,
Среди изобретений несознательной Самости,
Трудов слепой, сомнамбулистической Силы.
Под ним, вращаясь, пылали мириады солнц:
Он ощущал волнение эфирного моря;
Воздух первозданный приносил первую радость прикосновения;
Тайный Дух манил своим могучим дыханием,
Сокращая и расширяя этот огромный мир
В своем зловещем кружении сквозь Пустоту;
Тайная мощь творящего Пламени
Показала свою тройственную силу строить и формировать,
Свой бесконечно малый танец – плетение волн – вспышек,
Своих туманных частиц земных масс и форм,
Магический фундамент и мира образец,
Свое сияние, взрывающееся светом звезд;
Он ощутил сок жизни, смерти сок;
В твердой Материи жестком соединении
Погруженный в свое смутное единство формы
Он идентичность разделял с Духом бессловесным.
Космическое Существо он в своей задаче заметил,
Его глаза измеряли пространства, глубины исследовали,
Его внутренний взор – движения души,
Он видел вечный труд Богов,
И наблюдал за жизнью зверей и людей.
Сейчас настала перемена в настроении певца,
Восторг и пафос вели его голос;
Он о Свете больше не пел, что никогда не убывает,
И единстве и чистом, вечном блаженстве,
Он больше не пел о сердце бессмертном Любви,
Его пение было гимном Неведения и Судьбы.
Он имя Вишну воспевал и то рождение,
И страсть и радость мистического мира,
О том, как началась жизнь, и сотворены были звезды,
И бессловесные области пробуждались биением Души.
Он пел о Несознании и той тайной самости,
Чья сила всемогущая не ведает что творит,
Придающая форму всему, без воли, мысли или чувства,
Той силе слепой безошибочной оккультной мистерии,
И тьме, стремящейся по направлению к вечному Свету,
Любви, что медитирует внутри неясной пучины,
И ожидает ответа человеческого сердца,
И смерти, что карабкается к бессмертию.
Он пел об Истине, что кричит из слепых глубин Ночи,
И Матери – Мудрости, таящейся в груди Природы,
И об Идее, что трудится в ее молчании,
И о чуде ее преобразующих рук,
О жизни, что дремлет в камне и солнце,
И Уме подсознательном в безумной жизни,
И о Сознании, что пробуждается в звере и человеке.
Он пел о славе и чуде еще не рожденном,
О Божестве, сбрасывающем наконец свою вуаль,
О телах сделанных божественными, и жизни ставшей блаженством,
О сладости Бессмертной сдавливающей бессмертную мощь,
О сердце чувствующем сердце, о мысли наблюдающей непосредственно мысль,
О том восторге, когда все препятствия падают,
О преображении и экстазе.
И пел он так, что демоны плакали с радостью,
Предвидя конец своей долгой, ужасной задаче,
И поражение, на которое они надеются тщетно,
И удовлетворение от освобождения, от своей избранной доли,
И возвращение к Единому, из которого все они вышли.
Он, тот, кто завоевал Бессмертного место,
Пришел вниз, к людям, на землю божественным Человеком.
Промелькнул как молнии стрела, слава упала,
Приближаясь пока восторженные глаза мудреца,
Не выглянули из облака светлого и, высветившись странно,
Его лицо, прекрасная маска радости древней,
Появилось в свете нисходящем, где возвышался
Дворец царя Ашвапати навстречу ветрам,
В Мадре, цветущей в изысканном камне.
Там принимал его царь – мудрый и исполненный мысли,
На его стороне творение прекрасное, мудрое, страстное,
Устремленная к небу как священный огонь,
Из места земного, сквозь сияющий воздух,
Королева, стояла нахмурив брови, мать человеческая Савитри.
Там, на час, не затронутый земною осадой
Они прекратили обычную жизнь, заботы и сидели
Склонившись к высокому, ритмичному голосу,
Пока в своем неторопливом пении, небесный провидец,
Рассказывал о трудах человека, и как боги
Сражаются ради земли, о радости, что пульсирует за
Чудом и мистерии боли.
Он пел им, из лотоса - сердца любви,
Со всеми тысячами зародышами светлыми истины,
Которые вибрируя спят, покрытые видимостью вещей.
И дрожат при касании каждом и пытаются пробудится,
И однажды услышат голос блаженный,
И будут цвести в саду Супруга,
Где она схвачена своим открывшимся господином.
Могучая дрожь кольца экстаза
Подкрадывалась сквозь глубокое сердце вселенной.
Из своего ступора Материи, грез ее ума,
Она проснется, она взглянет на лишенное вуали лицо Бога.
Он пел так, что восторг пробирался сквозь время земное,
И охватывал небеса, пришла с зовом копыт,
Словно со стремительным сердцем своим, Савитри;
Ее походка лучащаяся мерцала, пол пересекла.
Счастливое чудо в ее взгляде бездонном,
Измененная сиянием своей любви она пришла;
Ее глаза полны сияющим туманом радости,
Подобно той, кто прибыл из небесного посольства,
Выделяя миссию гордую из ее сердца,
Несущую санкцию богов
Своей любви и своей светящейся вечности,
Она стояла перед троном своего могущественного отца,
И, желая страстно красоты на обнаруженной земле
Преображенная и новая в своем чудесном свете сердца,
Смотрела, подобно розе чудесной, поклоняясь,
Сладость, окрашенная огнем сына Небес.
Он бросил на нее свой взгляд обширный и бессмертный;
Его внутренний взор ее окружил своим светом
И сдерживая знание, готовое соваться с его бессмертных губ,
Он выкрикнул ей, «Кто эта невеста, что пришла,
Рожденная пламенем, и вокруг своей головы освещенной
Разливает свет этот, своего великолепия свадебного,
Сверкающего, что движется вокруг нее? Из какого мерцания зеленого полян,
Отступающих в тиши покрытые росою,
Иль полу зримый край вод выданных луною
Несешь ты эту славу очарованных глаз?
Земля имеет золотом окрашенные пространства, тенистые холмы,
Что грезя, капюшонами своими накрывают свои призрачные головы в ночи,
И, охраняемые в монастырской радости лесов,
Скрытые берега утопают в счастье,
Уловленные изгибом непрестанным стремящихся рук,
И рябью – страстью потока смотрящего вверх:
Среди прохладного журчания их чистых объятий
Они теряли свои души на ложе трепещущего тростника.
И все это было присутствием мистическим
В котором ощутим был дух какого-то бессмертного блаженства,
Они отдали радости свои землей рожденные сердца.
Там ты остановилась, изумление несли глаза
Неизвестному, иль слушала голос, что принуждал твою жизнь
Проникнуться этим восторгом благодаря твоей внимающей душе?
Или если моей мысли можно доверить этот мерцающий взор,
Она бы сказала, что ты не пила из чаши земной,
Но шагнув за лазурную занавесь полдня,
Ты была окружена магической каймой,
В странах более ярких, чем могут вынести глаза человека.
Подвергнувшись нападению стаи голосов восторга
И схваченная среди залитого солнцем очарования ветвей
В сказочном лесу, ведущем вниз по склонам сверкающим
Из Гандхамаданы, где странствуют апсары,
Твои члены принимали участие в забавах, которые не видит никто,
В пристанище богов твои человеческие стопы бродили,
Твоя смертная грудь трепетала с божественной речью,
И твоя душа отвечала неведомому Слову.
Какие стопы богов, какие флейты небесные, приводящие в восторг,
Вибрировали высокими мелодиями вокруг, вблизи и вдалеке,
Доносясь сквозь наслаждающий и мягкий воздух,
Что слышишь ты, все еще пораженная? Они вскормили
Твой покой, неким странным, красным экстатическим плодом,
И ты ступила на неясные вершины лунные блаженства.
О светом окрыленная, откуда прилетела ты? Прояви
Украшенное ярко, спешащее через зеленые чащи земли,
Тело твое, созвучное призыву птицы весенней.
Свободные розы твоих рук наполнены
Только твоею собственной красой и трепетом
Помнящим объятия, и в тебе пылает
Сосуд небесный, твое твердое сердце, наполненное медом,
Заново наполнилось до краев сладким, нектарным вином.
Ты не беседовала с повелителями боли.
Опасная музыка жизни еще звенит в твоих ушах,
Звучащая далеко мелодия, величественная и быстрая, песня Кентавра,
Иль мягкая словно вода, плещущаяся среди холмов,
Или могучая, как великое пение множества ветров.
Ты лунный блеск, живешь во внутреннем своем блаженстве.
Приходишь, словно серебряная лань через кущи
Коралловых цветов и бутонов пылающих грез,
Иль пробегаешь, словно богиня ветра сквозь листву,
Иль странствуешь, О рубиноглазая, снежнокрылая голубка,
Пролетающая через рощи своих чистых желаний
В неизраненном очаровании твоей души.
Эти вещи – только образы твоей земли,
Но истина веру имеющая, что спит в тебе.
Ибо такой в тебе дух, сестра богов,
Твое земное тело, приятное глазам
И твое искусство, родственное радостям сынов неба.
О ты, которая пришла в этот великий и опасный мир
Сейчас только зримая в великолепии грез твоих,
Где лишь с трудом любовь и красота могут жить невредимы,
И ты сама – существо опасно великое,
Душа одинокая в мысли, в доме золотом
Жила стеною отделенная в безопасности твоих грез.
На высотах счастья рок спящий и живой,
Который охотится незримый на бессознательные жизни людские,
Если сердце твое может жить замкнутым в золоте идеала
Насколько же высоким, насколько ж счастливым может быть твое пробуждение!
Если для времени всего, рок может оставлен быть спящим!»
Он говорил, но изымал обратно знание из слов.
Как облако играет с живым смехом молний,
Но все же удерживает гром в своем сердце,
Позволил только убежать лишь образам ярким.
Речь его подобно музыке мерцающей покрывала его мысли;
Как ветер тешит яркий летний воздух,
Сочувствующая смертным, только им говорила
О красоте живой и настоящем блаженстве:
Остальное он спрятал в своем всезнающем уме.
Тем, кто слышал его голос небесный,
Небесная вуаль из сострадания закрывает будущую боль,
Бессмертных санкция казалась бесконечной радостью.
Но Ашвапати отвечал провидцу;
Его внимающий ум заметил двойственность скрытую,
Зловещую тень ощутил за словами его,
Но спокойный, как тот, кто всегда смотрит Року в лицо,
Здесь, среди опасных очертаний жизни земной,
Он ответил, скрывая мысль речью осторожной:
«О бессмертный мудрец, знающий все вещи на свете,
Если смог бы читать своего собственного желания,
Сквозь украшенный щит символических образов
Который ты поставил перед своим небесным умом,
Я мог бы видеть шаги богоподобной, юной жизни
Счастливо начинающейся, светлоглазой на земле;
Между Непостижимым и Незримым,
Рожденной на границе двух чудесных миров,
Она пылает из символов бесконечности,
И живет в величественном свете внутренних солнц.
И потому она прочла и сломала волшебные печати;
Она испила радости из родников Бессмертного,
И заглянула через ограду небес драгоценную,
И в Тайну вдохновленную вошла,
Глядит за пределы простых, земных вещей
И общается с Силами, которые строят миры,
Пока через врата сияющие и улицы мистичные
Города из ляписа лазури, жемчугов,
Дела гордые шагают впереди, марш и ряды богов.
Хотя в паузах наших человеческих жизней
Земля хранит для человека какие-то краткие, совершенные часы,
Когда Времени непостоянная поступь может казаться
Вечным моментом, который бессмертно живет,
Все еще редко, прикосновение это к смертному миру:
С трудом рождаются душа и тело здесь
В жестоком и трудном движении звезд,
Чья жизнь может хранить райскую ноту,
И повторить этот ритм в многоголосной мелодии
Неустанно пульсирующий в восторженном воздухе,
Уловленный в песне качающий члены Апсары,
Когда она плывет мерцая, подобно облаку света,
Волна восторга на небесном полу луннокаменном.
Узри этот образ, сформированный любовью и светом,
Строфу страсти богов
Совершенно срифмованную, колоннаду пульсации золотой!
Ее тело подобно кувшину, до краев наполненному восторгом,
Оформилось в великолепие бронзы золотой,
Чтоб уловить истину земли скрытого блаженства.
Ее глаза – освещенные зеркала сотворенные грезой,
Задрапированный тонко в обрамление дремы черный янтарь,
Вместивший отражение небес в своих глубинах.
Ее тело точно таково, какова она внутри.
Утреннего сияния небес повторение славное,
Подобно каплям огня на серебряном листе,
В ее юном духе, еще не затронутом слезами.
Все прекрасные вещи кажутся новыми и вечными,
Изумлению девственному в ее кристальной душе.
Синева неизменная проявляет эти просторные мысли;
Чудесная луна плывет сквозь небеса изумленные;
Цветы земли расцветают и смеются над временем и смертью;
Очаровательные изменения околдованной жизни,
Племя подобное сияющим детям прошлым часам улыбающимся.
Но если б эта радость жизни могла длиться, а не боль,
Бросать свою бронзовую ноту в ее ритмические дни!
Взгляни на нее, певец своим провидческим взором,
И пусть твое благословляющее пение, расскажет как это прекрасное дитя
Прольет нектар жизни беспечальной,
Вокруг себя из своего ясного сердца любви,
Своим блаженством исцелит земли усталую грудь,
И бросит счастье, подобно неводу радости.
Как растет золотое, великое древо желаний
Цветущее у волн журчащих Алакананды,
Где увлеченные скоростью воды бегут
Шипя и пузырясь в великолепии утреннем
И обхватив колени, с лирическим смехом,
Дочерей небесных, разбрызгивающих магический дождь
Жемчужно – сверкающего из рук лунно-золотых и облаков волос,
Таковы ее зори, подобные драгоценным камням листья из света,
Так свое счастье она людям бросает.
Она была рождена пламенем лучащейся радости
И несомненно это пламя полностью осветит землю;
Рок несомненно увидит ее движение и ни скажет ни слова.
Но так часто беззаботная Мать оставляет
Выбор свой в завистливых руках Судьбы:
Арфа Бога умолкает, и зов ее к блаженству
Обескуражено стихает среди земли звуков несчастливых;
Здесь не плачут струны сирен Экстаза,
Или затихли вскоре в сердце человека.
Песней печали мы имеем в достатке: однажды приглашенные
Ее удовлетворенные и беспечальные дни сюда приносят небеса.
Или всегда огонь должен испытывать величие души?
На протяжении ужасного пути Богов,
Вооруженных любовью и верой и радостью святой,
К дому Вечного странник,
Однажды пусть пройдет невредимым смертную жизнь.»
Но Нарада не отвечал; сидел в молчании,
Зная, что слова напрасны и Рок – господин.
Смотрел в незримое глазами видящими,
Затем играя с невежеством смертного
Подобно тому, кто не зная вопрошает, он крикнул:
«С какой высокой миссией бежали торопливые ее колеса?
Откуда пришла она со славой этой в своем сердце
И Рай стал видимым в ее глазах?
Какого Бога встретила внезапно, чей лик всевышний?»
Затем к царю обращаясь: «Ашока красная видела
Ее, едущей вперед, а ныне возвращение наблюдает.
Поднявшись в пылающий воздух рассвета
Подобно яркой птице, уставшей от ветки своей одинокой,
Чтобы найти своего собственного господина, поскольку к ней на земле
Он еще не пришел, эта сладостность отправилась вперед»
Свой путь, прокладывая ударами своих быстрых крыльев.
Ведомый отдаленным зовом, ее неуловимый, стремительный полет
Пронизывал летние рассветы и страны, залитые солнечным светом.
Ее обремененные ресницы хранили счастливый покой
И эти очаровательные стражи, губы пока владеют сокровищем.
Дева, что пришла, совершенною ставши от радости,
Открой же имя, узнанное нежданно ударами сердца твоего.
На кого пал выбор твой, царственейшего среди людей?»
И Савитри ответила голосом спокойным, умиротворенным.
Подобно той, кто стоит перед глазами Судьбы:
«Отец и царь, я исполнила волю твою.
Единственного, которого искала я, я нашла в дальних странах;
Я подчинилась сердцу своему, его зов я услышала.
На краю дремлющих мест первозданных,
Среди Шалвы гигантских холмов и задумчивых лесов
В отшельнической хижине обитает Дьюматсена,
Слепой, отверженный изгнанник, когда-то царь могучий.
Сын Дьюматсены, Сатьяван
Я встретила его на краю одинокого, дикого леса.
Отец мой, я выбрала. Это свершилось.»
Изумленные, все сидели в молчании.
Затем Ашвапати всмотрелся вовнутрь и увидел
Тяжелую тень, плывущую над именем,
Преследуемую внезапным и поразительным светом;
Он в глаза дочери взглянул и сказал:
«Ты сделала хорошо, я одобряю твой выбор.
И если это все, тогда все, несомненно, будет прекрасно;
Если там нечто большее, то все еще может быть хорошо.
Выглядит ли это злом или благом для глаз человека,
Лишь для блага Воля тайная может работать.
Предназначение наше записано в двойственных терминах:
Через противоположности Природы мы ближе притягиваемся к Богу;
Пока из тьмы растем мы к свету.
Смерть – наша дорога к бессмертию.
«Увы, увы», разрушенного мира голоса скорбят,
И в конце концов отвоевывают вечное Благо.»
Затем могучий мудрец говорил, но царь
Перебил его в спешке и оставил опасное слово:
«О певец совершенного экстаза,
Не давай опасного зрения слепому,
Ибо твое прирожденное право видеть ясно.
Не налагай на дрожащую смертную грудь
Испытания страшного, которое предзнание несет;
Не требуй тотчас Божества в наших делах.
Здесь нет вершин счастливых, гуляющих небесных нимф,
Или лестницы звездной Кайласы и Вайкунтхи:
Неровные, зазубренные утесы могучего восхождения,
Где даже подумать о том, чтобы взобраться немногие отважатся;
Далекие голоса призывают с головокружительных скал,
Скользко и зябко на этих тропинках крутых.
Слишком жестки боги с хрупкою, человеческой расой;
Они обитают в своих огромных небесах, освобожденные от Рока
И забывают об израненных стопах человека,
О его членах слабеющих под плетями горя,
О сердце его, что слышит поступь времени и смерти.
Дорога будущего скрыта от взора смертного:
Но продвигается по направлению к завуалированному, тайному лику.
Осветить один шаг впереди – вся надежда его
И лишь немного силы он просит,
Чтоб встретить загадку сокрытой судьбы.
Поджидаемый смутной и полузримой силой,
Осознавая опасность своих ненадежных часов,
Он охраняет свои устремления трепетные от дыхания ее;
Не ощущает он, когда ужасные пальцы сжимаются
Вокруг него хваткой, из которой никто не может ускользнуть.
Если ты не можешь разжать ее хватку, только скажи.
Возможно ли освободиться из этого стального капкана;
Наш ум возможно лжет нам своими словами
И дает имя судьбы нашему собственному выбору;
Возможно, слепота нашей воли является Судьбой.»
Он сказал и Нарада царю не ответил.
Но сейчас королева встревожено свой голос возвысила:
«О провидец, твое прибытие сияющее приурочено
К этому высокому моменту жизни счастливой.
Позволь же милостивой сфере беспечальных сфер
Утвердить соединение беспечальное двух сердец,
И радость санкционируй твоим голосом небесным.
Чтоб мысли наши на зацепили угрозу,
Не дозволяй словам нашим создать рок, которого они опасаются.
Здесь нет для опасений причины, нет шанса для горя,
Поднять свою зловещую голову и взирать на любовь.
Дух единый во множестве,
Счастлив среди людей земных Сатьяван,
Которого Савитри избрала в супруги,..
И удачливо жилище лесное отшельника,
Где оставив дворец свой, богатства и трон,
Будет обитать моя Савитри и приведет в небеса.
Поставь свою благословляющую печать бессмертия
На незапятнанное счастье этих сияющих жизней,
Оттолкнув зловещую Тень от их дней.
Слишком тяжелая падает Тень на сердце человека;
Оно не смеет быть на земле слишком счастливым.
Оно удара опасается, преследующего слишком оживленные радости,
Плети незримой Судьбы в распростертой руке,
Опасность таится в гордых крайностях фортуны,
Ирония – в снисходительной улыбке жизни,
И трепет – в смехе богов.
Иль если к земле припадает незримая пантера рока,
Иль крылья Зла нависли над этим домом,
Тогда скажи, что отвратить мы можем
И жизни наши избавить от риска на обочине судьбы,
И затруднения случайного чужого рока.»
И Нарада медленно отвечал королеве:
«Какая помощь в предвидении чтобы вести?
Надежные дверь кричат, открываясь, и входит рок.
Знание будущего добавляет боль,
Мучительная ноша и бесплодный свет»
На этой сцене огромной, что возвела Судьба,
Поэт извечный, Ум вселенский,
На страницы разбил каждую линию своих верховных актов;
Незримые ступают гигантские актеры,
И человек живет подобный, какой то тайной маске игрока.
Он даже не знает, что уста его скажут.
Ибо таинственная Сила его шаги направляет,
И жизнь сильнее, чем его дрожащая душа.
Никто не может отказаться, что требует непреклонная Сила:
Ее глаза застыли на ее цели могучей;
Ни крик, ни молитва, не могут повернуть ее с пути.
Она из лука Бога прыгнула стрелой.»
Его слова были словами тех, кто живет не принуждаемый горевать,
И помогать спокойствием колесам жизни качающимся,
И долгой суете безостановочной преходящих вещей,
Тоске и страсти неспокойного мира.
Как будто бы ее собственная грудь была пронзена, мать увидела,
Приговор древний человеку поразил ее дитя,
Ее сладость, которая заслуживала иной судьбы,
Давала лишь большую меру из слез.
Устремленный к природе богов,
Ум, укрепленный посланием в мыслях могучий,
Цельная воля, расположившаяся за мудрости щитом,
Хотя была вознесена к небесам спокойным знания,
Хотя спокойна и мудра, и королева Ашвапати,
Она оставалась все же человеком, и свои двери горю открыла;
Она обвиняла несправедливость с каменным оком
Божество мраморное непреклонного Закона,
Она не отыскала ту силу, что крайняя нужда приносит,
Жизни, которая становится прямо и перед Силой Мира:
Ее сердце взывало против судьи безучастного,
И упрекало в извращении имперсональное Единое.
Спокойный дух свой, она не позвала в помощь,
Но как обычные люди, что под ношей своей,
Становятся слабыми, и выдыхают свою боль в невежестве слов,
Так ныне обвиняла мира бесстрастную волю:
«Что за невидимый рок переполз ее путь
Появившийся из зловещего сердца темного леса,
Какая злая сущность стояла, улыбаясь на пути
И несла красоту мальчика Шалвы?
Возможно, он пришел как враг из ее прошлого,
Вооруженный скрытой силой древнего зла,.
Не ведающий сам себя, ей завладел незнающей.
Чудовищное сплетение любви и ненависти здесь.
Встречает нас – слепых скитальцев среди опасностей Времени.
Дни наши – звенья пагубной цепи,
Необходимость мстит шагам случайным;
Жестокости старые возвращаются назад нераспознанные,
Боги задействуют наши забытые дела.
И все же напрасно был сотворен этот горький закон.
Судьи рока – умы наши собственные.
Ибо ничего мы не узнали, но пока повторяем
Наше застывшее неудачное обращение со своею душою и душами других.
Из сердца человека исходит ужасная алхимия
И павшая из его элемента эфирного
Любовь омрачается духом низших богов.
Чудовищный ангел, в своей радости злобный
Ранящий сладко, он не может все же предшествовать,
Безжалостен к душе его обезоруживающий взгляд,
Он посещает со своею собственною болью, свою добычу трепещущую,
Принуждая нас цепляться влюбленно в объятия его,
Как будто в любовь, в нашу агонию собственную.
Это единственное значительное страдание в мире,
И горе имеет другие арканы для нашей жизни.
Наши симпатии становятся нашими пытками.
Я силу имею, чтоб вынести наказание свое,
Зная в точности это, но на этой земле усложненной,
Избита бичами печали и беззащитные сущности,
Зачастую слабеют, чтобы встретить другого страдающие глаза.
Мы не боги, которые горя не знают
И наблюдают бесстрастно страдающий мир,
Спокойные, они смотрят вниз, на малую человеческую сцену,
И страсти недолговечные, проходящие через смертные сердца.
Пока нас волнует горя древняя повесть,
Мы храним боль груди, что более не дышит,
Мы потрясены видом человеческих страданий
И разделяем страдания, что чувствуют другие.
Не наши веки бесстрастные, что не могут состариться.
И слишком тягостно для нас безразличие небес:
И наших собственных трагедий недостаточно для нас,
Мы присваиваем весь пафос и страдания все;
Мы печалимся о прошедшем величии
И ощущаем прикосновение слез в смертных вещах.
Даже мука чужого разрывает мое сердце,
И это, О Нарада, - мое возлюбленное дитя.
Не скрывай от нас нашу судьбу, если это наша судьба.
Самое худшее – Рока неведомый лик,
Ужас зловещий, безмолвный, более ощущаемый, чем зримый,
Позади нашего места днем, и ночью - нашего ложа,
Таится рок в тени наших сердец,
Мучение незримое ожидает, чтоб ударить.
Знать лучше, несмотря на то, что тяжелее вынести.»
Тогда вскричал мудрец, пронзая материнское сердце,
Заставляя стать подобной стали волю Савитри,
Его слова освободили пружину космической Судьбы.
Великие Боги используют боль человеческих сердец
Как острый топор, чтоб прорубить свой космический путь:
Они расточают щедро кровь и слезы человека
Для замысла сиюминутного в своей судьбоносной работе.
Это не наш баланс космической Природы,
Не наши таинственные мерки нужд и применения.
Единственное слово может освободить обширную поддержку;
Случайное действие – определить мировую судьбу.
Сейчас так он освободил предназначение.
«Ты истины требуешь, я дам тебе истину.
Чудо встречи земли и небес
Он тот, которого Савитри выбрала среди людей,
Его фигура – это начало марша Природы,
Его одинокое существо превосходит работы Времени.
Сапфир, вырезанный из небесного сна,
Восхитительна душа Сатьявана,
Луч восторженной Бесконечности,
Тишина пробудившаяся к гимну радости.
Божественность и царственность его чело облекают;
Его глаза хранят воспоминание о мире блаженства.
Как бриллиант, как одинокая Луна в небесах,
Мягкий, подобно сладкому бутону, что распустится, желает,
Чистый, подобно ручью, который целует молчаливые берега,
Он берет с удивлением ярким чувство и дух.
Живой бант золотого Парадиза,»
Голубую Необъятность он склоняет к стремящемуся миру,
Радость Времени заимствованную у вечности,
Звезда великолепия или роза блаженства.
В нем душа и Природа, Присутствия равные,
Баланс и сплав в гармонии широкой.
Счастливые в своем эфире ярком сердец не имеют,
Более сладких и истинных чем это, рожденное смертным,
Которое берет всю радость, как мира естественный дар,
И отдает всю радость, как мира прирожденное право.
Его речь несет свет внутренней правды,
И многозначное общение с Силой
В простых вещах, вуаль снята с его ума,
Провидец в формах земных божества непорочного.
Спокойная ширь безветренного неба и покой
Наблюдающий мир, словно ум неизмеренной мысли,
Спокойное и светлое, задумчивое пространство
Открытое утром к восторгу,
Зеленая чаща деревьев на счастливом холме,
Сделавшаяся гнездом под шелестящим южными ветрами,
Там его образ и копии,
Его сродство в красоте и в бездне корни.
Воля взбираться вверх, вызывает жизни восторг,
Товарищ небесных высот очарования земной красоты,
Стремление к воздуху бессмертных,
Лежащее на коленях смертного экстаза.
Его сладость и радость, его все сердца привлекают,
Чтобы жить со своею собственностью в удовлетворенном владении,
Его сила подобна построенной башне, чтобы достичь небес,
Высеченная божеством из камней жизни.
О потеря, если смерть из этих изящных элементов,
Из которых построена его оболочка,
Разобьет эту вазу, прежде чем дыхание почувствует сладость,
Словно земля, которая не может так долго хранить от небес
Сокровища неповторимые, одолженные богами,
Столь редкое существо, сделанное таким божественным!
Один короткий год, когда этот блистательный час пролетит,
И сядет беспечно на ветку Времени,
Эта суверенная слава закончится, небесами одолженная земле,
Великолепие это исчезнет из неба смертных:
Величие небес пришло, но было слишком велико, чтобы остаться.
Двенадцать быстрокрылых месяцев даны ему и ей;
Когда вернется этот день, Сатьяван должен умереть.»
Молнией яркой и неприкрытой пал приговор.
Но королева вскричала: «Напрасна тогда милость небес!
Небеса дразнят нас блеском своих даров,
Ибо Смерть – виночерпий этого вина,
Слишком краткую радость хранят смертные губы,
Для страстного мгновения беззаботных богов.
Но я отвергаю милостыню и насмешку.
Взойдя на колесницу, отправляйся вперед, О Савитри,
И пройди через населенные земли.
Увы, в довольстве зеленом лесов
Твое сердце склонилось к обманчивому зову.
Выбери снова, и оставь обреченную голову,
Смерть – садовник этого древа чудесного;
Сладость любви дремлет в его бледно-мраморной руке.
Продвигаться по медовому, но закрытому пути,
Малая радость с такой горькой расплатой в конце.
Не защищай свой выбор, ибо смерть сделала его напрасным.
Твое сияние и юность рождены не для того чтобы лежать
Пустой шкатулкою, брошенной на беспечную землю;
Выбор менее редкий, может призвать более счастливую судьбу.»
Но Савитри ответила своим горячим сердцем, -
Спокоен был ее голос, ее лицо застыло подобно стали:
«Однажды мое сердце выбрало и не выберет снова.
То слово, что я сказала, невозможно вычеркнуть,
Это начертано в книге записей Бога.
Правда, однажды сказанная, изглаживается в воздухе земли,
Умом забывается, но звуки бессмертны
Вечны в памяти Времени.
Однажды кости упали, брошенные рукою Судьбы,
В мгновении вечном богов.
Сердце мое поставило печать на слове данном Сатьявану:
И подпись эту, злая Судьба не сможет стереть,
Эту печать не разрушат ни Смерть, ни Время, ни Судьба.
Кто сможет разделить тех, кто изнутри срослись в существо единое?
Тиски Смерти не могут разрушить наши тела, ни наши души;
Если смерть его заберет, я знаю тоже, как умереть.
Пусть Рок со мною делает все что сможет или пожелает;
Я сильнее чем смерть, и больше чем моя судьба;
Моя любовь мир переживет, судьба спадет с меня
Беззащитная против моего бессмертия.
Судьбы закон может измениться, но не воля духа моего.»
Непреклонная волей, она бросила свою речь подобную бронзе.
Но ее слова в уме королевы звучали,
Окружили подобно голосу избранной Судьбы,
Отменяющим любой выход к спасению.
Своему собственному отчаянию мать дала ответ;
Как та, которая плачет с тяжестью в сердце,
Трудится среди рыдания ее надежд,
Чтоб пробудить ноту помощи из струн печальных:
«О дитя, в великолепии твоей души,
обитающей на границе величественного мира,
и ослепленная своими сверхчеловеческими мыслями,
ты одалживаешь вечность смертной надежде.
Здесь, на изменчивой и не ведающей земле,
Кто есть возлюбленный, и кто есть друг?
Все здесь проходит, ничто не остается прежним.
Никто ни для кого, на этой преходящей планете.
Тот, которого ты любишь сейчас, пришел чужаком,
И в дальнее странствие уйдет:
Однажды его сиюминутная партия закончится на подмостках жизни,
Которая была дана ему на время изнутри,
К другим сценам он движется и к другим игрокам,
И плачет и смеется средь новых лиц, неизвестных.
Тело, любимое тобой отброшено прочь,
Среди грубого, неизменного вещества миров
К безразличной могучей Природе и станет
Материей сырой для жизни и радостей других.
Но души наши, на колесе Бога
Вращаются вечно, они приходят и уходят,
Женятся и разлучаются в магическом кругу
В танце безграничном Великого Танцора.
Наши эмоции – всего лишь высокие и умирающие ноты,
Музыки первозданной, принужденной меняться
От страстного движения ищущего Сердца
В непостоянных связях часов с часами.
Вниз призывать отдаленную, ответную песню.
Кричать неуловимому блаженству – это все на что мы отваживаемся;
Однажды уловив, мы теряем небесной музыки смысл;
Настолько близкий, крик ритмичный ослабевает иль убегает;
Все сладости – здесь символы, сбивающие с толку.
Любовь умирает прежде любимого в нашей груди:
Наши радости благоухают в хрупкой вазе.
О, какое же потом крушение в море Времени
Разносит жизни паруса ураганом желания,
И лоцмана зовет невидящее сердце!
О дитя, тогда ты заявишь, тогда ты проследуешь
Против Закона, который есть вечная воля,
Самодержавие настроения стремительного Титана,
Для которого, его собственная свирепая воля – единственный закон.
В мире где Истины нет, нет Света и Бога?
Только боги могут сказать то, что ты сейчас говорила.
Ты человека создание, не думай подобно богу.
Ибо человек ниже бога и выше животного.
Как, гид ему дан спокойный разум;
Не управляется он волей бездумной
Как действия зверей и птиц;
Не побуждаем он Необходимостью абсолютной ,
Подобно бесчувственным движениям бессознательных вещей.
Неистовый марш гиганта и Титана
Взбирается, чтоб узурпировать царство богов,
Или обходит по краю значимости Ада;
В легкомысленной страсти своих сердец,
Они бросают свои жизни против вечного Закона,
И падают, и разбиваются от своей собственной неистовой массы:
Срединный путь сотворен для думающего человека.
Чтоб выбирать свои шаги под светом бдительным разума.
Выбирать свой путь среди множества путей
Дано ему, ибо каждая трудная цель
Вырублена из бесконечных возможностей.
Не позволяй твоей цели следовать прекрасному лицу.
Лишь когда ты поднимаешься над своим умом,
И живешь в спокойном просторе Единого,
Любовь может быть вечной в вечном Блаженстве.
И божественная любовь заменит человеческие узы.
Здесь есть закон сокрытый, строгая сила:
Он укрепить тебе предлагает свой не умирающий дух;
Он предлагает тебе суровое великодушие
Работы, мысли и вымеренный, серьезный восторг,
Как ступени, чтобы подняться к высотам далеких секретов Бога.
Тогда наша жизнь – спокойное паломничество,
Каждый год – миля на небесном Пути,
Каждая заря – открытие в больший Свет.
Твои дела – помощники твои, и все события – знаки,
Пробуждение и сон – благоприятные возможности,
Данные тебе бессмертной Силой.
Так можешь возвысить свой чистый непобежденный дух.
Пока он не протянется до небес в широком вечернем покое,
Беспристрастный и мягкий как небо,
И возвеличится неторопливо в безвременном покое.»
Но Савитри отвечала пристально глядя:
«Моя воля – часть вечной Воли,
Моя судьба – это то, что может сделать сила духа моего,
Моя судьба – это то, что может нести сила духа моего;
Моя сила, это не сила Титана, это сила Бога.
Я открыла реальность моего удовлетворения,
За пределами тела моего, в другом существе:
Я нашла глубокую и неизменную душу любви.
Как я могу желать одинокого блага,
Или убить, стремясь к пустому, белому покою,
Надежду бесконечную, что сотворила мое сердце стремящимся вперед
Из бесконечного одиночества и сна?
Мой дух заметил славу, ради которой пришел,
Биение единого, просторного сердца в пламени вещей,
Его вечностью, моя вечность охвачена
И, неустанная в сладостной бездне Времени,
Возможность глубокая – всегда любить.
Это, это первое, последняя радость и ее пульсация,
Достояния тысячи удачливых лет – нищета. Смерть и печаль – ничто для меня,
Или обычные жизни и счастливые дни.
И что для меня обычные души людей
Глаза или губы, которые не Сатьявана?
Мне нет нужды из его рук ускользать,
Открыв рай его любви и путешествие в спокойную вечность.
Теперь только для моей души в Сатьяване
Я храню как сокровище ценный случай моего рождения:
В солнечном свете и грезе изумрудных путей
Я буду гулять с ним подобно богам в Парадизе.
Если это на год, - этот год будет всей моей жизнью.
И все же я знаю, - это не весь мой урок,
Только жить и любить какое-то время и умереть.
Но знаю я теперь, зачем мой дух пришел на землю
И кто Я, и кто тот, кого я люблю.
Я видела его из своей самости бессмертной,
Я видела улыбающегося мне Бога в Сатьяване;
Я увидела Вечного в человеческом лице.»
Тогда никто не мог ответить ей ни слова.
В молчании они сидели и смотрели в глаза Судьбы.
Конец первой песни шестой главы.
»
|
